С душой Достоевского, с комплексами Блока
Я в ресторане сидел, меня тошнило от сока.
Судьбу разъел, как бронхит, синдром Льва Толстого.
Непротивление - слева, справа - грубое слово.
Господь сорвал голос, его мало кто слышит,
Но жизнь не так хороша и поэтому дышит.
Моя любовь к миру слева, там, где пышная Клава,
Где ест яблоки Ева, где моя слава.
Боже, как хорошо, как легки эти двери.
Я в них спокойно вошел, на блюдах птицы и звери.
Я немного грустил, как могила Шагала.
Спросили - кто виноват? Ответил - выпили мало.
Но тут ты появилась и этот бред вспыхнул храмом,
Я, как старый Дионис, стал мифологическим срамом.
Как на невольничьих рынках - стояла Родина голой
На задворках Европы, с крылами до пола.
Я забыл, кем я стал, и я проклял искусство,
Понял я, что давно боялся этого чувства.
И я с тоской Мандельштама упал на колени...
Прости меня, я люблю твои овалы и тени.
И вдруг что-то влетело в эту щель между нами,
Что-то сверкнуло и толпы радостной пыли
По проспекту поплыли, неся в руках знамя,
Ты узнала меня и мы секунду любили...
Я в ресторане сидел, меня тошнило от сока.
Судьбу разъел, как бронхит, синдром Льва Толстого.
Непротивление - слева, справа - грубое слово.
Господь сорвал голос, его мало кто слышит,
Но жизнь не так хороша и поэтому дышит.
Моя любовь к миру слева, там, где пышная Клава,
Где ест яблоки Ева, где моя слава.
Боже, как хорошо, как легки эти двери.
Я в них спокойно вошел, на блюдах птицы и звери.
Я немного грустил, как могила Шагала.
Спросили - кто виноват? Ответил - выпили мало.
Но тут ты появилась и этот бред вспыхнул храмом,
Я, как старый Дионис, стал мифологическим срамом.
Как на невольничьих рынках - стояла Родина голой
На задворках Европы, с крылами до пола.
Я забыл, кем я стал, и я проклял искусство,
Понял я, что давно боялся этого чувства.
И я с тоской Мандельштама упал на колени...
Прости меня, я люблю твои овалы и тени.
И вдруг что-то влетело в эту щель между нами,
Что-то сверкнуло и толпы радостной пыли
По проспекту поплыли, неся в руках знамя,
Ты узнала меня и мы секунду любили...