У всех самолетов по два крыла, а у меня одно;
У всех людей даль светлым-светла, а у меня темно;
Гости давно собрались за стол - я все где-то брожу,
И где я - знает один лишь Тот, кто Стережет Баржу.
В каждой душе есть игла востра, режет аж до кости;
В каждом порту меня ждет сестра, хочет меня спасти -
А я схожу на берег пень-пнем и на них не гляжу,
И надо мной держит черный плащ Тот, кто Стережет Баржу.
Я был рыцарем в цирке,
Я был святым в кино;
Я хотел стать водой для тебя -
Меня превратили в вино.
Я прочел это в книге,
И это читать смешно:
Как будто бы все это с кем-то другим,
Давным-давным-давно...
А тот, кто сторожит баржу, спесив и вообще не святой;
Но тот, кто сторожит баржу, красив неземной красотой.
И вот мы плывем через это бытье, как радужный бес в ребро -
Но, говорят, что таким, как мы, таможня дает добро.
У всех людей даль светлым-светла, а у меня темно;
Гости давно собрались за стол - я все где-то брожу,
И где я - знает один лишь Тот, кто Стережет Баржу.
В каждой душе есть игла востра, режет аж до кости;
В каждом порту меня ждет сестра, хочет меня спасти -
А я схожу на берег пень-пнем и на них не гляжу,
И надо мной держит черный плащ Тот, кто Стережет Баржу.
Я был рыцарем в цирке,
Я был святым в кино;
Я хотел стать водой для тебя -
Меня превратили в вино.
Я прочел это в книге,
И это читать смешно:
Как будто бы все это с кем-то другим,
Давным-давным-давно...
А тот, кто сторожит баржу, спесив и вообще не святой;
Но тот, кто сторожит баржу, красив неземной красотой.
И вот мы плывем через это бытье, как радужный бес в ребро -
Но, говорят, что таким, как мы, таможня дает добро.