На кораблях ходил, бывало, в плаванья,
В любых морях бродил и штормовал,
В любом порту, в любой заморской гавани бывал,
Повсюду я, повсюду, ясно, очень тосковал,
Повсюду я по дому тосковал.
Бананы ел, пил кофе на Мартинике,
Курил в Стамбуле злые табаки,
В Каире я жевал, братишки, финики с тоски,
Они по мне, они по мненью моему горьки,
Они вдали от родины горьки.
Нет, не по мне краса в чужом окошечке,
В чужих краях бродил я много дней,
Но не оставил там души не крошечки, ей-ей.
Она для нас, она для Насти, Настеньки моей,
Она для милой Настеньки моей.
Когда ж кончал я плаванья далекие,
То целовал гранит на пристанях,
В родном Крыму и во Владивостоке я в слезах,
Как на кури, как на Курильских дальних островах,
На самых дальних наших островах.
В любых морях бродил и штормовал,
В любом порту, в любой заморской гавани бывал,
Повсюду я, повсюду, ясно, очень тосковал,
Повсюду я по дому тосковал.
Бананы ел, пил кофе на Мартинике,
Курил в Стамбуле злые табаки,
В Каире я жевал, братишки, финики с тоски,
Они по мне, они по мненью моему горьки,
Они вдали от родины горьки.
Нет, не по мне краса в чужом окошечке,
В чужих краях бродил я много дней,
Но не оставил там души не крошечки, ей-ей.
Она для нас, она для Насти, Настеньки моей,
Она для милой Настеньки моей.
Когда ж кончал я плаванья далекие,
То целовал гранит на пристанях,
В родном Крыму и во Владивостоке я в слезах,
Как на кури, как на Курильских дальних островах,
На самых дальних наших островах.