Не гаси об меня сигарету, родная,
Я и так уже весь в волдырях и рубцах,
И в бессильной и злобной тоске проклинаю
День, когда моя мать повстречала отца.
Будь же проклят и день, когда я за колено
На сияющем пляже тебя ухватил
И воскликнул: "Мадам! Вас соткали из пены
И тончайших лучей самых дальних светил".
В ту же ночь, о, как скоро свершилось все это!,
Не слезая друг с друга, мы стали курить.
"Разреши погасить об тебя сигарету",-
Ты спросила, и я произнес: "Так и быть".
С этих пор моя жизнь превратилась в помойку,
Ибо нет больше сил мне бороться с тобой,
И когда мы вдвоём забираемся в койку,
Ты лукаво щебечешь: "Покурим, родной?"
И молю я украдкой: "Помилуй, О, Боже,
Оторви от меня эту злую гюрзу!"
И окурки шипят и дырявят мне кожу,
Вышибая из глаз кровяную слезу.
Я и так уже весь в волдырях и рубцах,
И в бессильной и злобной тоске проклинаю
День, когда моя мать повстречала отца.
Будь же проклят и день, когда я за колено
На сияющем пляже тебя ухватил
И воскликнул: "Мадам! Вас соткали из пены
И тончайших лучей самых дальних светил".
В ту же ночь, о, как скоро свершилось все это!,
Не слезая друг с друга, мы стали курить.
"Разреши погасить об тебя сигарету",-
Ты спросила, и я произнес: "Так и быть".
С этих пор моя жизнь превратилась в помойку,
Ибо нет больше сил мне бороться с тобой,
И когда мы вдвоём забираемся в койку,
Ты лукаво щебечешь: "Покурим, родной?"
И молю я украдкой: "Помилуй, О, Боже,
Оторви от меня эту злую гюрзу!"
И окурки шипят и дырявят мне кожу,
Вышибая из глаз кровяную слезу.