Телефон зазвонил и без спроса, и как-то без такта.
Я был тоже бестактен, ответив: «Ну, что Вам, чудак?»
Тихий голос промолвил: «Я - "Утренней почты" редактор.
Напишите нам песню про старый и пыльный чердак.
Напишите нам песню про Ваше веселое детство.
Про портрет, пожелтевший от времени, иль про рассвет.
И чем меньше в ней будет кокетства, позерства, эстетства,
Тем скорей ее примет и выпустит в свет худсовет».
Я по лестнице шаткой поднялся, и дверь заскрипела.
Задержалось дыханье, а ноги налились свинцом.
Предо мною на горле стропила петлею висело
Полотенце, которым мне мать утирала лицо.
Чуть поодаль - футбольная камера с кедами вместе.
Разноцветные стекла, чтоб, жмурясь, на солнце смотреть.
Все, конечно, застыло в пыли - и не встать, и не сесть мне.
Словно кур на насесте, уменьшен я ровно на треть.
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак.
Дубль-бемоли зубрили в школе,
Думав: доколе будет в душе кавардак?
Это было вчера, я лежал у костра, и мечталось мне.
Это было вчера, я влюбился, казалось, навек.
Это было как будто вчера - я рукою мял талый снег,
Создавая себе высоту и готовя разбег.
Я слепил тот снежок, и ему была участь плохая.
Свою краткую жизнь он в мальчишеской начал руке.
С этой легкой руки он слетел и, крутясь и порхая,
Путь закончил отметиной белою на чердаке.
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак.
Трели, триоли, трудные роли,
Муки и боли - будят в душе кавардак...
Мы играли в войну, быть хотели героями Родины.
Вот, на смену зиме, после марта явилась весна.
Была оттепель не за горами и, веря природе, мы
Пробуждались от долгого, серого, глупого сна.
Был развенчан кумир, и за этим кумиром другие,
А простые ребята в небесную высь поднялись.
Наши дети растут, возвращается все на круги и
Чердаки на земле, я надеюсь, не перевелись.
Из окошка чердачного видно далёко и близко.
Стонет голос Высоцкого, мучась в тяжелом бреду.
И, поправив две мокрые лыжины, искрится Визбор.
А Булат Окуджава в троллейбус вошел на ходу.
Я уйду с чердака, но уйду ль от мечтаний чердачных?
Я пропел эту песню, которой могло и не быть.
Отнесут ли мой опус к разряду чудачеств удачных?
Или просто забудут, как все, о чем можно забыть...
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак.
Дубль-бемоли зубрили в школе,
Думав: доколе будет в душе кавардак?
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак.
Трели, триоли, трудные роли
Муки и боли - будят в душе кавардак...
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И в "Почте" не дали, песню допеть до конца.
Слишком уж горды в ней все аккорды,
И, видно, скорбный был цвет лица у певца.
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак!
Я был тоже бестактен, ответив: «Ну, что Вам, чудак?»
Тихий голос промолвил: «Я - "Утренней почты" редактор.
Напишите нам песню про старый и пыльный чердак.
Напишите нам песню про Ваше веселое детство.
Про портрет, пожелтевший от времени, иль про рассвет.
И чем меньше в ней будет кокетства, позерства, эстетства,
Тем скорей ее примет и выпустит в свет худсовет».
Я по лестнице шаткой поднялся, и дверь заскрипела.
Задержалось дыханье, а ноги налились свинцом.
Предо мною на горле стропила петлею висело
Полотенце, которым мне мать утирала лицо.
Чуть поодаль - футбольная камера с кедами вместе.
Разноцветные стекла, чтоб, жмурясь, на солнце смотреть.
Все, конечно, застыло в пыли - и не встать, и не сесть мне.
Словно кур на насесте, уменьшен я ровно на треть.
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак.
Дубль-бемоли зубрили в школе,
Думав: доколе будет в душе кавардак?
Это было вчера, я лежал у костра, и мечталось мне.
Это было вчера, я влюбился, казалось, навек.
Это было как будто вчера - я рукою мял талый снег,
Создавая себе высоту и готовя разбег.
Я слепил тот снежок, и ему была участь плохая.
Свою краткую жизнь он в мальчишеской начал руке.
С этой легкой руки он слетел и, крутясь и порхая,
Путь закончил отметиной белою на чердаке.
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак.
Трели, триоли, трудные роли,
Муки и боли - будят в душе кавардак...
Мы играли в войну, быть хотели героями Родины.
Вот, на смену зиме, после марта явилась весна.
Была оттепель не за горами и, веря природе, мы
Пробуждались от долгого, серого, глупого сна.
Был развенчан кумир, и за этим кумиром другие,
А простые ребята в небесную высь поднялись.
Наши дети растут, возвращается все на круги и
Чердаки на земле, я надеюсь, не перевелись.
Из окошка чердачного видно далёко и близко.
Стонет голос Высоцкого, мучась в тяжелом бреду.
И, поправив две мокрые лыжины, искрится Визбор.
А Булат Окуджава в троллейбус вошел на ходу.
Я уйду с чердака, но уйду ль от мечтаний чердачных?
Я пропел эту песню, которой могло и не быть.
Отнесут ли мой опус к разряду чудачеств удачных?
Или просто забудут, как все, о чем можно забыть...
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак.
Дубль-бемоли зубрили в школе,
Думав: доколе будет в душе кавардак?
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак.
Трели, триоли, трудные роли
Муки и боли - будят в душе кавардак...
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И в "Почте" не дали, песню допеть до конца.
Слишком уж горды в ней все аккорды,
И, видно, скорбный был цвет лица у певца.
Ах, светлые дали мы вряд ли видали!
И вспомним едва ли, чем привлекал нас чердак!