Уж сколько их упало в эту бездну,
разверстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
с поверхности Земли.
Застынет все, что пело и боролось,
сияло и рвалось:
и зелень глаз моих, и нежный голос,
и золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
с забывчивостью дня.
И будет все - как будто бы под небом
и не было меня!
Изменчивой, как дети в каждой мине,
и так недолго злой,
любившей час, когда дрова в камине
становятся золой,
виолончель, и кавалькаду в чаще,
и колокол в селе...
Меня, такой живой и настоящей,
на ласковой земле!
К вам всем - что мне, ни в чем не знавшей меры,
чужие и свои?! -
я обращаюсь с требованьем веры
и с просьбой о любви.
И день, и ночь, и письменно, и устно:
за правду да и нет,
за то, что мне так часто - слишком грустно
и только двадцать лет.
За то, что мне прямая неизбежность -
прощение обид,
за всю мою безудержную нежность
и слишком гордый вид.
За быстроту стремительных событий,
за правду, за игру...
Послушайте! - еще меня любите
за то, что я умру.
разверстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
с поверхности Земли.
Застынет все, что пело и боролось,
сияло и рвалось:
и зелень глаз моих, и нежный голос,
и золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
с забывчивостью дня.
И будет все - как будто бы под небом
и не было меня!
Изменчивой, как дети в каждой мине,
и так недолго злой,
любившей час, когда дрова в камине
становятся золой,
виолончель, и кавалькаду в чаще,
и колокол в селе...
Меня, такой живой и настоящей,
на ласковой земле!
К вам всем - что мне, ни в чем не знавшей меры,
чужие и свои?! -
я обращаюсь с требованьем веры
и с просьбой о любви.
И день, и ночь, и письменно, и устно:
за правду да и нет,
за то, что мне так часто - слишком грустно
и только двадцать лет.
За то, что мне прямая неизбежность -
прощение обид,
за всю мою безудержную нежность
и слишком гордый вид.
За быстроту стремительных событий,
за правду, за игру...
Послушайте! - еще меня любите
за то, что я умру.